| Главная | Песни | Тексты песен | Ноты | Фото | Материалы | Другие сайты |
|
Только два, два пути предо мной предлежат. По какому идти, от какого бежать? Только два алтаря предо мной предстоят. На который из двух – жертва моя?
А за грех обожги, накажи, но прости. И когда понесёт, помоги устоять, Ну а впрочем, на всё будет воля Твоя.
Осуждать не берусь, защитить не могу. Но среди вопиющих к Тебе голосов Моя песня – на светлую чашу весов. Моя Родина – Русь, я – частица её, Всё, что чисто – моё, и что грязно – моё. Помоги нам собраться на нашей земле, Помоги нам, больным и заблудшим, во мгле.
|
|
Ой, не время нынче спать, православные! Белый голубь пал в бою с чёрным коршуном. То, что горько вам сейчас, вряд ли главное – Было горше на Руси, было горше нам. Ой, не время нынче ждать, православные! Время рать скликать, время Бога молить, Чтоб грехи отпустил, ну а главное – Чтобы силы дал вам врага повалить. Без царя голова, без креста душа. Ну-ка, матушка, встань с колен – Надо сделать последний шаг! Кровь в песок ли шла, в болотные топи ли. Заповедано беречь Веру с Родиной, Ну а вы их распродали да пропили! Ой, не время нынче пить, православные! Стыдно русскому просить подаяние На своей родной земле, ну, и главное, – Как к оружию, зову – к покаянию. Без царя голова, без креста душа. Ну-ка, матушка, встань с колен – Надо сделать последний шаг! |
|
Келья моя по окошко в земле, В келье моей образа да кровать, В келье моей три лампады во мгле, В келье моей буду ночь ночевать. Корни мои напитают меня, Корни мои не дадут мне упасть. В келье моей Божьи гусли звенят, В келье моей только Божия власть. В келье моей шепчут ветви ракит, Звон над обителью братской плывёт, И оживает монашеский скит, Благовест в храм на молитву зовёт. Птица взлетела б, да пуля в крыле, Птица взлетит в окончание дней... Боже, будь милостив к Русской земле За возносящих молитвы о ней! Корни мои напитают меня, Корни мои не дадут мне упасть. В келье моей Божьи гусли звенят, В келье моей только Божия власть. |
|
Кругом благодать разлита, И чаша полна до краёв, Звонят за оградой скита, На клиросе певчий поёт. Слова, будто птицы, парят, Сквозь слёзы привиделось мне: Пред образом души, как свечи, горят, Да только они не сгорают в огне. А ветер гулял по полям, Где колос в поклоне земном Хвалился степным ковылям Своим золотистым зерном. Но красные кони несут Шар солнца, и солнце встаёт. За тех, кто уснул и не ждёт Божий суд, На клиросе певчий молитву поёт. Вкруг церкви возносится тын, Над ней не кружит вороньё, Слагает перста Божий сын И благословляет её. За мир, что погряз во гресех, Никто горькой доли не пьёт. За всех предстоящих, молящихся всех На клиросе певчий молитву поёт. |
|
Колокольня – свечой в небо, Белый храм тяжкий крест поднял. Для кого-то вино с хлебом, А кому – Кровь и Тело Господни... Осияй, допусти к Чаше! И очисти от всякия скверны, И спаси, Блаже, души наша! Распилить – даже кровь не брызнет. Для кого-то дешевле свободы, А кому-то дороже жизни. Осияй, допусти к Чаше! И очисти от всякия скверны, И спаси, Блаже, души наша! Русь, исполнишь ли Божию требу? Лишь дорога, идущая к храму, Переходит в тропинку на Небо! Осияй, допусти к Чаше! И очисти от всякия скверны, И спаси, Блаже, души наша! Белый храм тяжкий крест поднял. Для кого-то вино с хлебом, А кому – Кровь и Тело Господни! Осияй, допусти к Чаше! И очисти от всякия скверны, И спаси, Блаже, души наша! |
|
Опять, будто нищий, стоит у дверей Правда сия. Да будет над гибельной волей моей Спасительной воля Твоя! Опять среди ночи летит чёрный конь, И от болота парит. Тело моё пожирает огонь, А дух – ну никак не горит... Стоит, покосившись, с дубовым крыльцом Шалаш мой из камыша. Я улыбаюсь, но только лицом, И горько рыдает душа. Не устоять моему шалашу: Огонь возле самых окон. Малую капельку мира прошу От чудотворных икон! Не нам выбирать и не нам разрешать, Нас истина пулей разит. Но жив ещё тот, чья святая душа, Как молния, воздух пронзит. Опять среди ночи летит чёрный конь, И от болота парит. Тело мое пожирает огонь, А дух – ну никак не горит... |
|
Был мне сон как откровенье в дорогу, Был мне знак судьбы на все повороты. Месяц в избу упирается рогом... Выводи-ка, мать, коня за ворота! Да не время причитать, ой, не время! Слышишь, ворон на дубу рассмеялся. Помолясь, благослови, да ногу в стремя, Стремя в бок коню – а то застоялся! Моих дедов жизнь на дыбе ломала На Днепре, на Волге ли, на Дону ли... Мои волосы свеча обнимала, И они в купели не потонули. Три дороги сберегут от обмана, Ибо в жизни лишь одну выбирают... Рай далёк, зато полоска тумана Много ближе – я проеду по краю. Был мне сон: картина – яркие краски, Было слово, что нельзя не поверить, Был мне жест, с людей срывающий маски, Было поле, что всей жизнью не смерить... Коли стон мой вышел кровью и потом, На коленях пред иконами стоя, Выводи-ка, мать, коня за ворота, Окропи мой путь водою святою! |
|
Вот уж вечер, и ветер утих. Ночь грядёт, тишиною звеня. И ложится, как снег, белый стих, И, как снег, он не любит огня. Тихо плачет струна, плачет се́ребра нитка тугая. Душно, будто бы летом за миг перед самой грозою, Только слышно из храма: "Царице моя Преблагая". Ночь грядёт, тишиною звеня. И ложится, как снег, белый стих, И, как снег, он не любит огня. и молятся русские люди. Иерей служит Богу, и Вечность его не пугает. Всё нам сказано, всем нам показано, как оно будет... Что же вы не поёте: "Царице моя Преблагая"? Ночь грядёт, тишиною звеня. И ложится, как снег, белый стих, И, как снег, он не любит огня. и в грехе истекает. Тихо плачет струна, плачет се́ребра нитка тугая. Где ж та жуткая боль, где ж та скорбь, что народ мой раскает, Пока слышно из храма: "Царице моя Преблагая"?.. |
|
Только Вечность должна быть на наших часах... И блаженны на небо глядящие: Отечество наше – на Небесах, Здесь мы странники уходящие. Всё молю на всякий день, всякий час, Чтобы милостыню подал чудесную, Ибо нищ и окаянен есмь аз: – Подай, Господи! Подай, Господи! Даждь нам мудрость добро ото зла отличать. Ах, как больно – копьё между рёбрами, И как трудно простить и сначала начать... Всё молю на всякий день, всякий час, Чтобы милостыню подал чудесную, Ибо нищ и окаянен есмь аз: – Подай, Господи! Подай, Господи! Даждь нам днесь сеять хлеб и не сеять вражду. Кличет колокол, шепчет Пречистая: – Торопитесь, пока покаяния жду! Всё молю на всякий день, всякий час, Чтобы милостыню подал чудесную, Ибо нищ и окаянен есмь аз: – Подай, Господи! Подай, Господи! И блаженны на небо глядящие: Отечество наше – на Небесах... |
|
Занимается день. Монастырь над рекой – Заходи, путь открыт, вход отверст! А на сердце такой почивает покой, Что я вижу за тысячи верст: Телом здесь, а душой в небесех Служит старец-монах в белом монастыре И Спасителя молит о всех. Избы смотрят глазами сирот. Средь бескрайних степей и дремучих лесов Похоронен великий народ... С тех времён и до сих самых пор. Служит русский монах в белом монастыре, И, как прежде, поёт братский хор. Помолиться за други своя, Помолиться за тех, кто затеплит свечу Пред Державной иконой Ея. Телом здесь, а душой в небесех Плачет русский монах в белом монастыре И Спасителя молит о всех. |
|
Скорбна моя голова, скорбна... Всё сады, в садах черёмуха в цвету. Отзвонили, петухи рассвет встречают, Пахнет дымом, сладким хлебом за версту. Журавля полёт уверенный и плавный Над рекой, чья кровь прохладна и чиста. А народ всё больше русский, православный, С детской верой в Воскресение Христа. Скорбна моя голова, скорбна... Время движется, но будто бы стоит, И в беседе тихой Бога с человеком Нет деленья на чужие и свои. В шумном мире звуков радости и горя Здесь умеют слушать и не говорить. Здесь умеют, не ругаясь и не споря, День прожить, простить и поблагодарить. Здесь вода в ключах в жару послаще мёда, Мёд по осени прозрачнее воды, Здесь на Пасху Божий день длиннее года И молитвы благодатны, и труды. Скорбна моя голова, скорбна... |
|
От красной с золотом свечи – Слеза, тепло и свет, А чёрной с золотом парчи Сегодня просто нет... Открыта дверь, всегда открыта дверь, И мир входящему с любовью и надеждой, И миллион открытий разных и потерь Под красной с золотом одеждой. От красной с золотом свечи – Слеза, тепло и свет, А чёрной с золотом парчи Сегодня просто нет... Врата раскрыты, и за этой красотой, Я знаю точно, что с любовью и добром, – Парящий ангел, ангел света золотой, Над белым-белым с серебром... От красной с золотом свечи – Слеза, тепло и свет, А чёрной с золотом парчи Сегодня просто нет... |
|
Кругом белым-бело, Покойно и беспечно, Как будто днём светло, Как будто ночью вечно... И распахнёт окно, Лампада задрожит – И вот опять темно. Устало и никчёмно. Со звоном рассвело Так нежно и так скромно... И распахнёт окно, Лампада задрожит – И вот опять темно. Смешно и несуразно. Кругом белым-бело, Так свято, так не грязно. Храм – Богородичный цвет, Манящий напев стиха, Мне семь или восемь лет, И нет на душе греха... И распахнёт окно, Лампада задрожит – И вот опять темно. |
|
Забелели снега, не ступала нога мимохожая, Снегопад на заре, новый день на дворе – милость Божия. Разжимаю ладонь, а ладонь, как огонь, и среди огня В гиблом блеске монет, я хочу или нет, Ты спаси меня! И читает текст евангельский иерей. Глас Архангела не в железо бьёт, "Господи, помилуй", – хор поёт. Не идти, не стоять, ни умом не объять этой пропасти. Спотыкаясь, бегу, только вязну в снегу, боль жестокая, Вдруг ветер потише, и, кажется, слышу с востока я: И читает текст евангельский иерей. Глас Архангела не в железо бьёт, "Господи, помилуй", – хор поёт. Снегопад в январе на вечерней заре – милость Божия. Надвигается тьма, пожирает дома, и звезда встаёт. И который уж век на Руси белый снег в Рождество Твоё. И читает текст евангельский иерей. Глас Архангела не в железо бьёт, "Господи, помилуй", – хор поёт. "Господи, помилуй", – хор поёт. |
|
О Господи, как же красив этот полуобман! Напрасен писателя труд и напрасен поэта. В лугах вороные копытами топчут туман, А ночь, будто жизнь, коротка тёплым летом. А в келье свеча, как прежде, горит, И в двери стучат, но ответа не ждут. А в келье над образом ангел парит. Кто видел его из спасавшихся тут? В лугах вороные копытами топчут туман, Хвостами своими в овраги его заметают. Куда же ты, странник? Вдохни этот чистый дурман! Лишь только забрезжит – как сказка, умрёт и растает. А в келье свеча, как прежде, горит, И в двери стучат, но ответа не ждут. А в келье над образом ангел парит. Кто видел его из спасавшихся тут? Поёт соловей, он не может не петь, и поёт. В лугах вороные – пока что не всё на продажу. О Господи, как же прекрасно творенье Твоё! Куда же ты, странник? Куда же ты, странник, куда же? |
|
Зимник – бархатный путь, Ельник до самых небес. Ночью, конечно, жуть, Утром – страна чудес! Колокольного звона салют. Значит, живы, коли звонят! Значит, молится Божий люд... Не погост ли? Кресты да кресты... Красна плёточка в правой руке, Да черна полоса версты. Колокольного звона салют. Значит, живы, коли звонят! Значит, молится Божий люд... Храмы синие – синь не объять. Храмы белые – крест в небеси. Нам ли, братья, коней менять? Колокольного звона салют. Значит, живы, коли звонят! Значит, молится Божий люд... |
|
Когда пеленою на плечи Ляжет роса с полей, Выйдут ко мне навстречу Три ангела, света белей. Алая нитка востока, Секунда – и вот взошло То, что от нас далёко, Но как от него тепло! Когда небосвод захочет Себя осиять луной, Что-то чернее ночи Станет править этой страной. Бездна без дна безбрежна. Мгновенье – тысяча лет. Серебрящий, объемлющий нежно И очень холодный свет. Во мраке душа трепещет. Глупая ты, душа! Есть в этом мире вещи Дороже, чем просто дышать. Напрасно по блюдцу колечко, Катаясь, звенит о стекло. Тонкая, хрупкая свечка, Но как от неё тепло! Когда пеленой на плечи Ляжет роса с полей, Выйдут ко мне навстречу Три ангела, света белей. И может случиться чудо, Но может не быть чудес. Братия, вы откуда? Ужели с самых небес! |
|
Ночь, в храме тишина, И лампадок вечный негасимый свет, Строгий взгляд святых с икон древних На нас грешных, правых и виноватых. Правых и виноватых... Ночь, полная луна... Льётся серебро, и хочется летать. Ах, какой простор! Ну где же стены? Теперь мы вместе, правые и виноватые. Правые и виноватые... |
|
Отгорит в ночи моя звезда. Низкий Господу за то поклон. Нет, увы, понятия "всегда"... Ах, как сладко слышать колокольный звон! Ах, как сладко воздухом дышать, Согреваясь солнцем и теплом сердец! Хорошо, что грешная моя душа Там, где литургию служит мой отец. Я воли не видал, Но доли не просил иной. Я, в общем, даже не страдал. Всё, что в себе носил, – со мной. Отгорит в ночи моя звезда, Может быть, зажгутся новых две. Или капля малого труда Растворится в этой дивной синеве. Ах, как сладко воздухом дышать, Согреваясь солнцем и теплом сердец! Хорошо, что грешная моя душа Там, где литургию служит мой отец. |
|
Помолитесь за меня, братья! Чтой-то мне средь бела дня стало тёмно, как в ночи. Жизнь – монета дорогая, не растратить бы ея. Помолитесь за меня словом пламени свечи. Помолитесь, помолитесь за меня. Помолитесь, помолитесь за меня. Помолитесь за меня, старцы седы! Крестик, це́почкой звеня, тянет к матушке-земле. Жизнь – монета дорогая, далеко ли до беды. Помолитесь за меня дымом ладана в угле. Помолитесь, помолитесь за меня. Помолитесь, помолитесь за меня. Вспомяните обо мне, милые! По родимой стороне пролегла моя верста. Жизнь – дарёная монета, а дороги – вилами Помолитесь за меня словом благовеста. Помолитесь, помолитесь за меня. Помолитесь, помолитесь за меня. |
|
На окошке моём нынче взялся мороз Рисовать, рисовать, рисовать чудеса! На окошке моём были капельки слёз, А теперь – и цветы, и трава, и роса... За окошком моим всё снега да снега, Всё поля да поля, всё леса да леса. За окошечком Русь – в суете да в бегах, Ну а здесь – и цветы, и трава, и роса... Ночь в окно, а луна под звездой в небесах, Хорошо у окна – чуть темнее, чем днём. А цветы, а цветы, и трава, и роса Каждый год в Рождество так и будут на нём! На окошке моём нынче взялся мороз Рисовать, рисовать, рисовать чудеса! На окошке моём были капельки слёз, А теперь – и цветы, и трава, и роса... |
|
Раз на раз не приходится, Только миг нам отводится – Это миг покаяния, Чтоб покрыть расстояние, Чтоб покрыть расстояние... И идут люди русские Сквозь врата эти узкие, Торопясь, спотыкаются, Но у врат не толкаются, Но у врат не толкаются... Сколько их в землю грешную Полегло в тьму кромешную! И откуда терпение? А в церквах слышно пение, А в церквах слышно пение... И в оградах кладбищенских, На могилочках нищенских Всё прибрато с любовию, А кресты всё дубовые, А кресты всё дубовые... Ни к чему мне душой кривить – Этот корень не вытравить! Глубоко он в земле живёт И землею своей зовёт, И землею своей зовёт... |
| (Посвящается Александру Никифорову) |
|
В лазоревой степи, где облака высо́ко, Сошлись по воле рока, сошлись на смертный бой Лихой казак ростовский, мужик с Владивостока – Сошлись, чтобы Россию делить между собой. Наганами делили, и шашками делили, И даже в кулаки, насколь хватило сил. И вот в конце концов друг друга удавили, О чём в высоком небе беркут объявил. Подъехал всадник чёрный, весь в кожаной тужурке, Лукавая усмешка мелькнула на губе, Сказал: "Ну вот и славно! Опять сыграли в жмурки", – И всю забрал Россию – всю взял её себе. И нам не разобраться в том времени суровом, Когда солдаты солнце носили на штыках, Но Родина моя – под истинным Покровом У Матери с Божественным Младенцем на руках! |
| (Посвящается Ольге Мельник) |
|
Посажу яблоньку, тонкий саженец-веточку – Ты расти, яблонька, чтоб родить яблоки. И на помин души моей оставляю меточку, Чтоб добром поминали меня соловьи да зяблики. Чтоб добром поминали меня соловьи да зяблики... Посажу вишенку – пусть живут рядышком, Чтоб не так было страшно им одним под зарницами. На помин души моей возрастайте, чадушки, Чтоб добром поминали меня снегири с синицами. Чтоб добром поминали меня снегири с синицами... Попрошу солнышко: "Не пали, не обжигай". Попрошу звёзды с месяцем им в ночи сиять, Ветер тоже попрошу: "Не трепли их, не пугай – Между ними в Судный день должен крест стоять". Между ними в Судный день должен крест стоять!.. Посажу яблоньку, тонкий саженец-веточку, Посажу вишенку, пусть живут рядышком. Попрошу звёзды с месяцем им в ночи сиять... Между ними в Судный день должен крест стоять! Между ними в Судный день будет крест стоять... |
| (Посвящается отцу Дмитрию Рощину) |
|
Вечер на дворе, а по той поре Тихо так, что слышишь тишину. В этой тишине при большой луне В росу ноги босы окуну. В этой тишине при большой луне В росу ноги босы окуну. . Спит моя земля, спят леса, поля. Праздник Покрова на Руси! В тишине немой, светлый ангел мой, Ты меня домой отнеси. В тишине немой, светлый ангел мой, Ты меня домой отнеси... Образа в углу, лучик на полу, По тому лучу не пройти. Знаю, у окна – светлый ангел сна, С ним вдвоём в молитве по пути... Образа в углу, а лучик на полу, Но по тому лучу не пройти... |
|
Этот вечер сродни тишине внутри, Он отмечен серебром на росе травы. Эту встречу, Отче, молю, повтори, А Предтечу в этот раз не лишай главы. А Предтечу в этот раз не лишай главы... Эти звёзды ложатся по четыре в крест. И не поздно, я знаю, ещё время есть. Нет, не поздно, меж ними достанет мест, Хоть и грозно, а всё же – благая весть. Хоть и грозно, а всё же – благая весть... Так зачем же тогда будят звонницу? Так о чём же тогда плачет братский хор? Это ж ангелы – слышу их конницу – К нам от Горнего со священных гор! К нам от Горнего со священных гор... В нас во всех внутри проживает зверь, В ком-то больше, в ком-то меньше – по нему и кнут. Ты поплачь, палач, – станет легче, поверь: Утешает плач, а слёзы высохнут. Утешает плач, а слёзы высохнут... Всё пройдёт, превратится в туман и пыль, Только время не ждёт, не обучено. Не гадай, человек, где здесь небыль, где быль, Как сработано – так и получено. Как сработано – так и получено... Эти звёзды ложатся по четыре в крест. И не поздно, я знаю, ещё время есть. Нет, не поздно, меж ними достанет мест! Хоть и грозно, а всё же – благая весть. Хоть и грозно, а всё же – благая весть... |
| (Памяти Валерия Приёмыхова) |
|
Я присяду на камешек придорожный. Солнце-солнышко, брось так нещадно палить! Я из маленькой фляжки глотну осторожно, Чтоб ни капли в дорожную пыль не пролить. Ветер ласковый, брось ты меня жалеть: Это крест мой и только моя дорога – Мне б его не ронять, а её одолеть. А потом шаг за шагом грядём на Суд... Люди в белых халатах всё спишут на нервы, А она облегчённо взлетит, а его понесут. Ветер ласковый, брось ты меня жалеть: Это крест мой и только моя дорога – Мне б его не ронять, а её одолеть. Год от года багаж тяжелее нести, Но последней всегда умирает надежда – Дай нам, Боже, успеть прошептать: "Прости!" Ветер ласковый, брось ты меня жалеть: Это крест мой и только моя дорога – Мне б его не ронять, а её одолеть. |
| (Посвящается Игорю Черницкому) |
|
В той области небес, где всё не так чуть-чуть: Немного проще, чище и нежнее, Где я когда-то был, куда опять хочу – Надежда есть всегда, а я спешу за нею... Пройдёт немало лет, и назовут их – "Век", – Он будет золотым, но не таким, как тот, И времени река не остановит бег. И скорбный Глас Шестый в ночи ещё звучит. Там иерей с крестом выходит на амвон... А дальше – тишина, она всегда молчит. Пройдёт немало лет, и назовут их – "Век", – Он будет золотым, но не таким, как тот, И времени река не остановит бег. В той части облаков, в том пламени свечи, Где я когда-то был, моей душе милей Послушать тишину, которая молчит... |
| (Памяти всех погибших в Афганистане) |
|
Бьёт горячий огонь сквозь холодный гранит. Бережёного Бог бережёт и хранит! Вырастают мальчишки в российских солдат: Ваньки, Лёшки и Мишки – ни шагу назад! Траки гусениц стонут в проклятом песке. Кто-то стонет, обиду зажав в кулаке, В голубую беретку уходит слеза, На безусом лице стекленеют глаза. На поверке помянут исполнивших долг, И в палатки потянут потрёпанный полк. И не то чтобы страх, просто ночка темна. И не то чтобы мир, и не то чтоб война... Автоматная дробь, гильзы стреляной звон. Упакованный гроб давит взлётный бетон – Ваньки, Лёшки и Мишки ногами вперёд, До отказа забит грузовой самолёт. Вот и новый рассвет зародился в ночи, И голодную степь протыкают лучи, И ложатся патроны в железный поток, Тянет змейку колонна на Ближний Восток... |
|
Пришло письмо, а следом похоронка. Москва-столица. Тишь. Глубокий тыл... Опять свистит. Ещё одна воронка, Жаль, автомат пока что не остыл. А в том письме: "Родные, успокойтесь..." А в том письме: "Здесь тоже можно жить. Готов к зиме. Вы ничего не бойтесь: Гвардейцу в радость Родине служить!" Ну что ж, гвардейцы! Лет, конечно, девятнадцать – Заломлен лихо краповый берет... Я вас учил в атаку подниматься – Подняться надо б, только силы нет. Ну что ж, комвзвода, ты, видать, отподнимался, Похоже, брат, и ты довоевал. Лишь только доктор очень удивлялся, Когда металл из тела вынимал... Вчера ребят до дому провожали – Несёт их лайнер в голубую даль. Не дослужили и не убежали – По паре дырок лишних и медаль. "Привет, родные, здравствуй, дорогая! Готовьте стол, я голоден как волк. Я никого теперь не осуждаю, Я пью за тех, кто выполняет долг!" |
|
Четыре гильзы на моём столе – Четыре раза нежно жал на крюк, Четыре тела преданы земле – Мы славно отработали, мой друг! Ничего не слышу, только мат... Четыре крика у меня в ушах, Четыре вспышки во кромешной мгле, Но почему-то не болит душа! Ничего не слышу, только мат... Пустые трубки и пистон пробит, А голова уснула на руле – Похоже, ранен – значит, не убит! Ничего не слышу, только мат... Четыре гильзы: пять и сорок пять, А ночь в окошко – и опять шалеть, Опять и снова, снова и опять... Ничего не слышу... |
|
Вертушки ушли в туман... Афган! И от тоски в голове ураган, И автомат на плече как-то стал тяжелей. Вертушки ушли в туман. Налей! Вертушки ушли в туман... Чечня! Помолись, может быть, защитит броня. Подобрали с десяток "двухсотых" с полей, И вертушки ушли в туман. Налей! Вертушки ушли в туман. Дойдут! Доживу – напишу роман без прикрас... А за горами, в России, ревут и ждут. Мы пьём третий тост в сто тридцать второй раз! Вертушки ушли в туман по прямой. Мы смотрим им в хвост, чтобы стать злей: В цинках они ребят понесли домой... Ну что ж ты сидишь, молчишь? Очнись и налей! |
| (Посвящается Татьяне Петровой) |
|
По самой серёдке широкой дороги, По самой серёдке её Босой отпечаток оставили ноги. Но кто же об этом споёт? Босой отпечаток оставили ноги, Но кто же об этом споёт? А возле дороги часовня-игрушка, Родник – может, кто-то попьёт! Три свечки, иконка и медная кружка. Но кто же об этом споёт? Три свечки, иконка и медная кружка, Но кто же об этом споёт? Дорога из лесу выводит на поле, За полем тем солнце встаёт. На поле том кони гуляют на воле. Но кто же об этом споёт? На поле том кони гуляют на воле, Но кто же об этом споёт? От поля – село, Божий храм в дымке сизой, По праздникам колокол бьёт. Сирень да черёмуха – пышные ризы. Но кто же об этом споёт? Сирень да черёмуха, пышные ризы, Но кто же об этом споёт? И будет вечер, и будет закат, И будет утро, и будет рассвет... А за селом голубая река – За рекой ничего нет. А за селом голубая река – За рекой ничего нет... |
| (Посвящается Антону Васильеву) |
|
Поближе к родным куреням Да подальше от чуждых забот – Гнедым да буланым коням Вольница плети даёт. Огонька лучи путника манят: Уголёк в печи, да вода в ковше... Лёгкий треск свечи... За окном звонят... О чём-то, стало быть, умолчат, Да только печатью на всём Как часто копыта стучат. Огонька лучи путника манят: Уголёк в печи, да вода в ковше... Лёгкий треск свечи... За окном звонят... Мы лучших теряли по дням... И намётом по первой росе, – Поближе к родным куреням. Огонька лучи путника манят: Уголёк в печи, да вода в ковше... Лёгкий треск свечи... За окном звонят... За землю, да за веру дедов? За крепкий, за царский венец? За запах весенних садов? Огонька лучи путника манят: Уголёк в печи, да вода в ковше, Лёгкий треск свечи, за окном звонят... |
| (Посвящается Ирине Пахазниковой) |
|
Ныне сел чистый снег, сел, Скоро грязь, опять грязь, Бел был снежок, бел, Так вот попробуй его раскрась! Я горстями его пил. Только вот почему же он бел, Я спросить у него забыл. Вьётся кольцами, От ходьбы по снежку шумок Колокольцами. Я горстями его пил. Бел был снежок, бел, Но и я помоложе был... Я любуюсь на шапки крыш. Ходит слух, что в столицах шум, А у нас на Руси – тишь! Я горстями его пью – Потому и желаю всем Домолиться до новых вьюг! |
| (Посвящается Екатерине Васильевой) |
|
Голубое с белым в алом обрамлении... И душа и тело, преклонив колени, С трепетом внимают, как оно свети́тся, И не понимают, и слеза кати́тся. И не понимают, и слеза кати́тся... По зелёной кромке – золотые нити, А душа в потёмках – вы её простите, А душа страдает, а душа томится – Иногда рыдает и всегда боится. Иногда рыдает и всегда боится... В перекрестье света – перекрестье судеб. Не ищи ответа, не ответят люди... Перекрестье света – а что это такое? Не ищи ответа, а ищи покоя! Не ищи ответа, а ищи покоя... Голубое с белым в алом обрамлении... И душа и тело, преклонив колени, С трепетом внимают, как оно свети́тся, И не понимают, и слеза кати́тся. И не понимают, и слеза кати́тся... |
| (Посвящается Наталье Пярн) |
|
Белый день неземной красоты, И пасутся в реке облака, А сиянье с небес высоты В куполах поиграло слегка. Мне бы к жизни прибавить лет сто – Я б над Родиною не летал, А в холщовой рубахе с крестом Босиком бы её истоптал, Босиком бы её истоптал... Мне бы только уйти в эту ширь, В ту, что зорко от нас стерегут. Глядь, и встретится тот монастырь, В коем сжалятся и постригут. Ну а нет – так и то не беда: Выйду дальше, в бескрайнюю Русь, А сподобит Господь – и сюда Стариком помирать возвернусь, Стариком помирать возвернусь... Только рано пока помирать! Выходи-ка один на один, Рать Христова и чёрная рать! И совсем никаких середин. Белый день неземной красоты, И пасутся в реке облака, А сиянье с небес высоты В куполах поиграло слегка, В куполах поиграло слегка... |
|
Окно в проснувшейся ночи Под звёздною палатой – От всех премудростей ключи, За всё расплата. Всё просто рухнет. Никто не станет вас винить – Свеча потухнет... И серебро, и злато, Алмаз рождается в угле – За всё расплата. Всё просто рухнет. Никто не станет вас винить – Свеча потухнет... И шлем, и латы, Душа поставлена на кон – За всё расплата! Всё просто рухнет. Никто не станет вас винить – Свеча потухнет... |
| (Посвящается Дмитрию Шведу) |
|
Я пью игристое и всех люблю, А всех любить без этого не можно. А вот возьму себя да разозлю, Хоть разозлить себя не так уж сложно. Возница, к логу! Не жалей кнута! Там спуск пологий – там мои места, Там ковыли – их ветры шевелят, Всё, что вдали, – моя земля! Из-под копыт серебряной крупой Холодный снег, что на Россию выпал. А ты, цыганка, лучше песню спой, Ведь я игристое пока не выпил. Из-под копыт рассыпем жемчуга. Умри, тоска, изыди, суета!.. И бубенцами заливается дуга. Возница, к логу, не жалей кнута! Я пью игристое и всех люблю, А всех любить без этого не можно... |
| (Посвящается Александру Мельнику) |
|
Нет никаких примет, и времени нет – Мы сами придумали цифры и стрелки часов. И, как деревья в лесу, изменяем свой цвет, Всегда в свою пользу склоняя чашу весов. А мы только делаем вид, что не знаем её, И, утомлённые сном, доверяемся снам, А то, что дарует Господь, выдаём за своё. И нас друг от друга всегда отделяет стена. А тот, кто напился вина, говорит, что устал, А тот, кто устал, говорит, что напился вина. А мы только делаем вид, что не знаем её, И, утомлённые сном, доверяемся снам, А то, что дарует Господь, выдаём за своё. А жизнь – только миг, и никак не минута, не час... И то, чего нет, мы тихонько крадём у других, А эти, другие, крадут потихоньку у нас. А мы только делаем вид, что не знаем её, И, утомлённые сном, доверяемся снам, А то, что дарует Господь, выдаём за своё. Мы сами придумали цифры и стрелки часов... |
|
Песен хороших много, Да только плохих больше. Давайте то, чего больше Не будем приумножать! Выйду я на дорогу, Выйду, коль буду уверен, Что сумею по ней бежать. Он ждёт такую вот птицу. Обрывы они вечно Птицев таких вот ждут. И не боюсь разбиться, А боюсь не подняться. Но место моё – тут. Жизню свою вспомню Всю, от утробы мамы И до момента прыжка. Давайте не делать драмы! Я ведь пока не прыгнул, Но это только пока. Не угодить в бездну Главное в этом деле – Чтоб упереться в дно. Когда уже всё на пределе, Не позабыть, что дальше Всё будет не так смешно. Да только плохих больше. Давайте то, чего больше Не будем приумножать! Выйду я на дорогу, Выйду, коль буду уверен, Что сумею по ней бежать. |
|
Изгибы куполов, и часто бездорожно. И телу не спастись, а вот душе ещё возможно. И колоколенки свеча пронзает небо, И вот пора уже начать уборку хлеба... Матушка-Русь, нам другую не надо. Матушка-Русь, есть на всё воля Божья! А я не боюсь твоего бездорожья. Познаешь красоту и слёзы покаянья, А Богом данный крест когда несут – не плачут: Уж коли что дано, так то по силам, значит! Матушка-Русь, нам другую не надо. Матушка-Русь, есть на всё воля Божья! А я не боюсь твоего бездорожья. Да звон колоколов – и всё до боли просто. Так что ж тут понимать, так в чём тут разбираться? Или Христова рать забыла слово "братство"? Матушка-Русь, нам другую не надо. Матушка-Русь, есть на всё воля Божья! А я не боюсь твоего бездорожья. |
|
Чистое поле пшеничкой взыграй! Вольному – воля, спасенному – Рай. Вот тебе – доля, а вот тебе – край. Вольному – воля, спасенному – Рай. Вольному – воля, а спасенному – Рай. Разом, другим прокричат петухи, Словом благим отзовутся стихи. Сказано всё – торопись, выбирай, Вольному – воля, спасенному – Рай. Вольному – воля, а спасенному – Рай. Присказки, сказки, суть дела да суд, Разные краски смешаются тут. Всё, и не боле, своё забирай. Вольному – воля, спасенному – Рай. Вольному – воля, а спасенному – Рай. Здравствуй, Беда! Ты откуда пришла? Всё как всегда. Ну так в чём же дела? Вот тебе – доля, а вот тебе – край. Вольному – воля, спасенному – Рай. Вольному – воля... |
|
Отрезвит меня моя боль, Возродит меня Божий страх. В этом ли земли соль, Из которой был взят прах? Совершив череду дней, Я покину мою Русь вмиг, И опять возвращусь к ней, И на миг превращусь в крик. Эту жизнь нельзя повторить – Мы играем её с листа, Научаясь благодарить. Остальная наша речь пуста... В жизни нет ни комедий, ни драм, И душой понимаешь всегда: Есть дорога, ведущая в храм, – Остальные ведут в никуда... Отрезвит меня моя боль, Возродит меня Божий страх... Я играю свою роль И лечу на своих ветрах. |
|
Горит свеча заздравная, Горит заупокойная, И сразу видишь главное Под музыку спокойную. Под музыку печальную Услышишь всё, что сказано. И мнится изначальное, Куда пути заказаны. В отголоске: звон-звон, Всё своим чередом, А иерей – на амвон. Горит заупокойная, Мы все такие равные, Пред Богом недостойные. Вдруг что-то непохожее Ни на одно мгновение: Из-за престола Божия – На мир благословение. В отголоске: звон-звон, Всё своим чередом, А иерей – на амвон. Горит заупокойная, Молитва православная, Бесстрастная, покойная. Под музыку печальную Услышишь всё, что сказано, И мнится изначальное, Куда пути заказаны. В отголоске: звон-звон, Всё своим чередом, А иерей – на амвон... |
|
День под вечер уснул, я его не бужу, Я в ночи утонул – не ищите меня, Я в потёмках души нынче службу служу, И со мной только те, кто от первого дня. Кто коня потерял на последней версте. Ведь со мной только те, кто всегда в темноте, Кто уже не предаст на последней черте. Жаль, в родной стороне несть пророка. Даже если вся ночь происходит назло – Мы к последней черте без упрёка. Кто коня потерял на последней версте. Ведь со мной только те, кто всегда в темноте, Кто уже не предаст на последней черте. Потому что нас нет, всё обман и мираж. Нам бы дело своё довести до ума – До того как взойдёт вечный времени страж. Кто коня потерял на последней версте. Ведь со мной только те, кто всегда в темноте, Кто уже не предаст на последней черте. |
|
Нам солнце обжигало плечи, Давно просох последний пот, Казалось, что прохладный вечер На землю больше не придёт. И, мёртвая, просила пить, Казалось, что воды дороже Ничего не может быть. А время лечит раны, И от ожогов вскоре Не останется следа. Течёт вода из крана, Как наша жизнь – Дешёвая вода. |
|
Не звони, колокол, к беде! Не носи, ветер, бабий плач! Слава Богу, мы ещё в узде, Слава Богу – шагом, а не вскачь! Не пытай, колокол, судьбу! Нас довольно огонёк лизал, Выжигая чуждый знак на лбу. Ибо я не понимаю ничего: Всем народом созидали Храм Христа, А потом все вместе рушили его! Ну а коли кровь пролить, так уж не зря – Чтобы с радостью, так дай же, Боже, мне – За Отечество, за Веру и Царя! И молитвенно слагается в строку – Вот пошла уже вторая тыща лет, Что отмеряны России на веку. Позови к празднику, звонарь! Окрестилась Русь моя в воде И легла жертвой на алтарь... |
|
И не долго, и не коротко, там за Волгой – Степь: солончаки, бугры и бугорки, Гранёные штыки и ржавые клинки. Бесполезно ловить на ветру аромат чабреца. Чёрный ворон клюёт выраженье лица, И не страшно ему на груди у бойца. Каждый прав, но у каждого правда своя. Командир хриплым матом задорил, бодрил эскадрон, И лавина рысила, не в силах уже устоять. Смерть визжала металлом, щетинилась сотней штыков. Жизнь отстала немного в погоне за ней. Есаул хриплым матом не зря веселил казаков, И со свистом ложились нагайки на крупы коней. Мужичок с ноготок четверых положил не со зла – Всё молитву шептал, вытворяя клинком чудеса, Казачок его тело умело рассёк пополам – И душа за молитвою вслед вознеслась в небеса. Молодой офицер, весь в крови, умолял пристрелить. Умер, бедный, часа через два, землю сжав в кулаке. Всё шептал напоследок: "О, Господи, что нам делить? Мы ругаемся, мыслим, поём на одном языке!" Бесполезно ловить на ветру аромат чабреца. Чёрный ворон клюёт выраженье лица, И не страшно ему на груди у бойца. |
|
Под стволами валили стволы, и годы В штабель между могучих стволов клали. По весне под стволами стволы – в воду Со слезами, как письма домой слали. Нет, не просто обида. Пойми: мне на раны – солью! Я за десять успел всё обдумать и всё взвесить, Здесь чужая боль быстро стала своей болью, И поэтому эти десять – последние десять. Я в двадцатом, пойми, спал не чаще и ел не слаще, Но людей почему-то тогда не считал стадом, И совсем не обидно мне было сыграть в ящик – Потому что я твёрдо знал, зачем это надо. И могучим, пойми, в эти годы было слово "соратник", И кому-то соратником был и в борьбе, и в неволе Тот, которому в этих местах продырявили ватник, Потому что никак не могли надломить волю При попытке к побегу – чтоб в будущем не отомстили, Непосильной работой и голодом – чтоб не скучали, Здесь болота людьми и людскими костьми мостили, Чтобы где-то на воле боялись и в страхе молчали. Я б за счастье почёл под Москвою тогда в сорок первом, Мне бы смерть как награда – в огне не бывает брода. Это ж очень страшно – чувствовать каждым нервом Напряжение, стоны и боль своего народа! Ну а мы под стволами валили стволы, и годы В штабель между могучих стволов клали. По весне под стволами стволы – в воду Со слезами, как письма домой слали. Вам придётся и жить, и судить самой высшей мерой Тех, о ком между строк и в строках говорится. Это страшно, пойми, под конец потерять веру! Ты пойми, умоляю, всё может не раз повториться... |
|
Не звали на помощь, не ждали подмоги И, пот растворяя в пыли, Стирая подметки о тело дороги, На запад колоннами шли. И слёзы скрывали, и сон забывали, Шальные дырявили флаг. И кровью своей ордена обмывали Почаще, чем спиртом из фляг. Сибири глубокий тыл И дом, где скучают по мне Все те, с кем в том доме жил. Поле чисто, в траве роса, Серебриста в руке коса. А на триста – кругом леса Под самые небеса... И снова редели подчас. Комвзвода, комроты, комбаты менялись В неделю по несколько раз. Не ждали пощады и верили в Бога По горло в грязи и в крови... Был прав комиссар – мы верстали дорогу Во имя великой любви. Сибири глубокий тыл И дом, где скучают по мне Все те, с кем в том доме жил. Поле чисто, в траве роса, Серебриста в руке коса, А на триста – кругом леса Под самые небеса... Протез по асфальту скрипит. Господь потихоньку к Себе забирает Всех тех, кто тогда не убит. Но наши знамёна по-прежнему рдеют, Звеня, как натянутый нерв, А наши колонны навеки редеют, Исчерпав последний резерв. Фугаски полтонной взрыв, И кто-то на белом коне, Погонами плечи прикрыв, Вперёд указует перстом, А что говорит – не понять, А рядом мальчишка пластом, Мальчишку ничем, ничем не поднять... |
|
Отесал берёзку, распилил доску, Сколотил крестик да в ногах вкопал. И пропел чинно две строки погребального чина, Постоял, повернулся, пошёл, да упал. Три картошки томятся в горячей золе, Три иконы над лавкою в красном углу, И дрова у печи на дощатом полу. Три стакана заполнены ровно на треть... Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть. Ну а те, кому жить-то всего ничего, Со слезами в глазах поминают его. В избу ночь – злая пелена над рекой. И молились строго, и просили для сына у Бога: "Во блаженном успении – вечный покой!" Три картошки томятся в горячей золе, Три иконы над лавкою в красном углу, И дрова у печи на дощатом полу. Три стакана заполнены ровно на треть... Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть. Ну а те, кому жить-то всего ничего, Со слезами в глазах поминают его. А в церквах молились к памяти людской. Им, того не знавших, может быть, но за веру павших, Во блаженном успении – вечный покой. Три картошки томятся в горячей золе, Три иконы над лавкою в красном углу, И дрова у печи на дощатом полу. Три стакана заполнены ровно на треть... Мог бы жить, долго жить, да пришло помереть. Ну а те, кому жить-то всего ничего, Со слезами в глазах поминают его. Сколотил крестик да в ногах вкопал. И пропел чинно две строки погребального чина, Постоял, повернулся, пошёл, да упал... |
|
Не желаю врать ни себе, ни другим, Не желаю брать, а мечтаю отдать. Но металлом звенят по камням сапоги, И работает мозг в такт ударам ноги: "Не роптать, растоптать, растоптать..." За колонной колонна безусых, безликих, Из колонны в колонну цепочкой приказ: "По вагонам, орлы!" – и колёса на стыках Повторяют слова полководцев великих: "Не робейте! Убейте! Мы ответим за вас". Нарожали, и выросло мясо для пушек. Провожали, рыдали и ждали назад, Но наводкой прямой по коробкам теплушек, Где, как в бочке селёдки, – крещёные души, Православные шлют за снарядом снаряд. С нами Бог, с ними тоже. Так как же, за что же? В грудь осколок на вдох, стон, молитва и мат... Через годы мальчишка вихрастый к подножью Чуть дрожащей рукой три гвоздики положит, А ещё через год той рукою сожмёт автомат. Не желаю врать ни себе, ни другим, Не желаю брать, а мечтаю отдать. Но металлом звенят по камням сапоги, И работает мозг в такт ударам ноги: "Не роптать, растоптать, растоптать..." |
|
Помню, я точно помню: была вспышка, В грязи возился, пытаясь подняться с колен. Помню, подумал: "Похоже, теперь крышка!" Очнулся и понял, что жив и ещё плен... Небо в клетку, вонь, неглубокая яма, Мешок в крови, разодранный камуфляж – Кровавый мешок... В бреду поминал маму... А может, всё это неправда, а может – мираж? Только в мираже этом было так много: Сосед загибался и всё же пытался шутить. Он был из-под Курска, и звали его Серёга... Зарезан Серёга – родня не смогла заплатить. И был побег, и Бог весть, как оно получилось. И я бежал, бежал, не чувствуя ног. А в голове отбитой вдруг будто включилось: "Что же с тобою и где ты теперь, сынок?" Но снайпер всё видел. Он вскинул к плечу винтовку, Он понял сходу: меня не достать за мостом. И пятую пулю в затылок вогнал ловко, Меня покрестив навеки кавказским крестом. |
|
Это всё рассказал мне сосед по больничной палате – Бедолага-солдат, отхлебнувший войны. Он лежал весь в бинтах и готовый к расплате, Но в глазах его ясных не видел я чувства вины. Он лежал весь в бинтах и готовый к расплате... Но в глазах его ясных не видел я чувства вины. Русский воин стоял, любовался на дикие горы, На ручей, что с тех гор говорливо бежал. Было дивное утро и птиц разговоры – Кто же знал, что за камешком снайпер лежал. Было дивное утро и птиц разговоры... Кто же знал, что за камешком снайпер лежал. И блеснувший на солнце прицел будто бы улыбнулся, А затвор прошептал: "Ну, прощай, дорогой!" А напротив в кустах стебелёк шевельнулся, Кто же знал, что за кустиком – снайпер другой. А напротив в кустах стебелёк шевельнулся... Кто же знал, что за кустиком – снайпер другой. И поднялся один из троих, закурил, потянулся, Ствол закинул за плечи, уставши от дел, И побрёл до своих, и добрёл, да споткнулся – Сотни метров всего не хватило – растяжку задел. И побрёл до своих, и добрёл, да споткнулся... Сотни метров всего не хватило – растяжку задел. |
|
Над рекой завис туман. Утро... Всё так просто, вместе с тем – мудро. Только вдруг из-за горы светило Обласкало эту землю, осветило. И пропал туман, исчез, сгинул, Ежевичный куст росу скинул, И возрадовался мир Божий, И убогий мир людской тоже. И по-новому тот час пелось, И куда-то вдруг печаль делась, Не такою грешной жизнь мнилась, И забылось, что в ночи снилось. Красоты этой суть, Простоты этой грань – В детстве начатый путь В петушиную рань. Чистота этих слов – Маята суеты. Правота этих слов Есть предел пустоты. Над рекой завис туман – к ночи. Говорят, что капля камень точит. И не вдруг из-за горы светило, И не верится, что утро было. |
|
Веничек берёзовый у двери скрипучей, День такой был розовый, да набежали тучи. Веничек берёзовый, банька на подходе... Пёсик больно слёзно выл, а душа отходит. Веничек берёзовый, банька на подходе... Пёсик больно слёзно выл, а душа отходит. И степенно, не спеша, друга не пугая, Вознеслась одна душа, а за ней другая. Веничек берёзовый... Завтра бы к обедне... День такой был розовый, но, увы, последний. Веничек берёзовый... Завтра бы к обедне... День такой был розовый, но, увы, последний. Пёсик больно слёзно выл, в баньке пар садился. Веничек берёзовый, жаль, не пригодился. И степенно, не спеша, друга не пугая, Вознеслась одна душа, а за ней другая... И степенно, не спеша, друга не пугая, Вознеслась одна душа, а за ней другая... |
|
Первый снег, на дворе – зима, Чистый снег в ноябре, в конце. Чистота эта сводит с ума, И меняется Русь в лице. С Покрова я томился и ждал, Ждал, с тоской наблюдая грязь, Но пошёл белый, не опоздал, На ветру в фонарях искрясь. Я по первому снегу пойду На колодец водицы набрать, Проводить заревую звезду, На деревья седые взирать. Снег – он хитрый: сначала идёт, А зимой отдохнёт, полежит, А потом ручейком побежит На поля к пашеничке и ржи. Первый снег. На дворе зима. Чистый снег в ноябре, в конце: Чистота эта сводит с ума, И меняется Русь в лице... |
|
Построил дом в четыре этажа, И проживают в нём мои друзья, Друзья моих друзей, и им принадлежат По нескольку шагов от окон до дверей. Я строил дом не год, не два, не три С большим трудом, но я спешил, Усталость позабыв, мечтая подарить Моим друзьям тепло своей души. Я строил дом, мне грезился уют, И мы поём все вместе у огня... Но дом давно готов, и в нём поют Мои друзья, да только без меня. Я так устал, а день дождливым был, И дождь хлестал стоявших под окном, А тот, кого я предал и забыл, Меня согрел, и накормил, и угостил вином. |
|
Всего каких-то пару фраз – на раз. И вот, глядишь, пролился свет – ан, нет, А под ногой моей скрипит зима. Часок, другой – и на дворе тьма. Морозный воздух пьяный, как вино. А под ногой скрипит-поёт снег, Такой же белый, как давным-давно. И не бездонна бездна – есть дно! А надо мною не один грех – Такие ж точно, как давным-давно. Но я не плачусь, не поймите так, Я с удовольствием гляжу в окно. А за окном-то хорошо как! И я такой же, как давным-давно. Морозный воздух пьяный, как вино. А под ногой скрипит-поёт снег, Такой же белый, как давным-давно... |
|
Снова проснусь – что-то белое-белое Там, за окном, растворяется ввысь – Кто-то рисует рукою умелою, Как лебеди стаей с озёр поднялись. Кто-то рисует рукою умелою, Как лебеди стаей с озёр поднялись. Кто нарядил эту вишенку стройную В платье невесты, фату и вуаль И наградил видеть мне, недостойному, Из лепестков белоснежную шаль? И наградил видеть мне, недостойному, Из лепестков белоснежную шаль? Кто расписал нежно-розовым пламенем Белый туман, что в низине уснул? Кто же поставил здесь церковь на камени, Золотом чистым на купол плеснул? Кто же поставил здесь церковь на камени, Золотом чистым на купол плеснул? Всё отзвенит, отпоёт, позабудется... Вот и в полях уже в пояс хлеба. Вижу ли я, или только мне чудится? Ну кто же ты есть, госпожа иль раба? Снова вернусь – что-то белое-белое Там, за окном, растворяется ввысь – Кто-то рисует рукою умелою, Как лебеди стаей на юг подались... |
|
Cлёзы твоей души – Грёзы... Но не спеши: Грозы – они чего-то ждут. Слёзы, весёлый смех, Грёзы как тяжкий грех, Грозы – они ещё придут. Нету – пришёл рассвет. Плыли – и нет следа, Были, а может, нет? Грёзы... Но не спеши: Грозы – они чего-то ждут. Слёзы, весёлый смех, Грёзы как тяжкий грех, Грозы – они ещё придут. Нету – не уследил. Спеть бы, а я смолчал, Греть бы, а я студил... Спеть бы, а я смолчал, Греть бы, а я студил. Грёзы... Но не спеши: Грозы – они чего-то ждут. Слёзы, весёлый смех, Грёзы как тяжкий грех, Грозы – они ещё придут. Нету – не заслужил... В поле легли хлеба, Ветер их положил. |
|
Распустилась сирень за окошком моим. Много мы говорим: "Искушает!" Избежать суеты – да по тропочке в храм! Но, как правило, что-то мешает. Но как правило что-то мешает... Жизнь не так уж длинна, я б сказал – коротка. Нас обманет она, обветшает... Избежать суеты – да по тропочке в храм! Но как правило что-то мешает. Но как правило что-то мешает... А кругом красота, мы не видим её. Богородицы лик утешает... Избеги суеты – да по тропочке в храм! Но, как правило, что-то мешает. Но как правило что-то мешает... Возле храма погост, там и место моё. Позабыв все свои дарованья, Избегу суеты – да по тропочке в храм, Чтоб успеть к своему отпеванию. Чтоб успеть к своему отпеванию... |
|
Не боли, я тебе говорю, не боли! В этот раз – в этот раз не больнее всего. Помоли, отче, Бога о мне помоли: Не доходит молитва моя до Него. Помоли, отче, Бога о мне помоли! Не доходит молитва моя до Него. Полыхнёт лист бумаги в горячей печи, И огонь уничтожит строку за строкой... Помолчим, отче, вместе давай помолчим – Ты молчаньем, молчаньем меня успокой. Помолчим, отче, вместе давай помолчим... Ты молчаньем, молчаньем меня успокой. Уходя, на снегу оставляем следы. А слова... а слова – это что-то не то. Ну а каплю, ну а каплю солёной воды Я ладонью смахну – не заметит никто. Ну а каплю, ну а каплю солёной воды Я ладонью смахну – не заметит никто. Не боли, я тебе говорю, не боли! В этот раз – в этот раз не больнее всего. Помоли, отче, Бога о мне помоли: Не доходит молитва моя до Него. Помоли, отче, Бога о мне помоли! Не доходит молитва моя до Него... |
|
Ах, как долго я не бывал на родимой стороне, Воздух детства не вдыхал, а вдохнув – опьянел! А к берёзке, что я посадил, теперь не грех привязать коня – Поднялась, набираясь сил! Лишь она дождалась меня... А на погосте – два холма неухоженных... В битвах шашку затупил, и виски стали снега белей. Я за правдою ходил, много лет я её искал, Всех друзей похоронил – и взяла меня тоска. А на погосте – два холма неухоженных... Ничего не приобрёл, всё, что было, растерял... Порасти ковылём-лебедой всё, что пройдено. Из колодца живой водой напои меня, Родина! Из колодца святой водой напои меня, Родина... |
|
Дом родной, сизый дым над крышей. Уж коли дождик – так стеной, А коли снег – тому виной Лишь благодать, что свыше... А солнце греет всех и вся. О тех, кто колокола не слышит, – Помолимся! Опять куда-то журавли На крыльях клин свой понесли, Их плач уже не слышен. А солнце греет всех и вся. О тех, кто колокола не слышит, – Помолимся! Что будет в январе суровом? Жила бы церковь на горе, Служил бы в церкви иерей – Се место под покровом! А солнце греет всех и вся. О тех, кто колокола не слышит, – Помолимся! |
|
Кто видел свет, тот видел темноту Такую, что в природе просто нет. Кто видел свет, подвёл себе черту, И был вопрос, и тишина в ответ. Терпи, в своём терпении скорбя. Учись любить, а коль не суждено – Умей простить, пусть даже не любя. Тому была причина догореть. Я грешный человек, но объясните мне, Как можно жить и духом не стареть? Терпи, в своём терпении скорбя. Учись любить, а коль не суждено – Умей простить, пусть даже не любя. Тот видел мрак играющих на ней. Я грешный человек, но объясните мне, Как можно жить и не отбрасывать теней? Терпи, в своём терпении скорбя. Учись любить, а коль не суждено – Умей простить, пусть даже не любя. Тот видел всё и вся со стороны. Я грешный человек, но объясните мне, Как можно жить, не чувствуя вины? |
|
Весело. Я б не сказал, что это весело – Взвесило небо на весах своих. Тесно нам, но не скажу, что всем известно нам, Как такое всё – и только на двоих. Рады бы, но уже не воротить: Чада мы – непослушные все чада мы, А надо бы все углы перекрестить. Ставили не в тот угол образа, Славили, да не того мы Бога славили, Но некому в то время было подсказать. Рады бы, но уже не воротить: Чада мы – непослушные все чада мы, А надо бы все углы перекрестить. Повести, переходящие в роман. Зависти, я поклоняюсь белой зависти... Как красив над чёрной речкою туман! Рады бы, но уже не воротить: Чада мы – непослушные все чада мы, А надо бы все углы перекрестить. И снова падало, за окошком небо падало. Рады бы, но уже не воротить: Чада мы – непослушные все чада мы, А надо бы все углы перекрестить. |
|
Несуразно, разно всё, как дождь в феврале. Календарь давно кричит, а с крыши течёт. И живёт, грустит, молчит вино в хрустале, И водою вместо снега в окна сечёт. Ожидая мой законный черёд. Мы приходим в этот мир головой, А уходим все ногами вперёд. Так зачем же месим грязь на этой земле? Не далёк тот день, когда всё сразу поймёшь, И живёт, грустит, молчит вино в хрустале. Ожидая мой законный черёд. Мы приходим в этот мир головой, А уходим все ногами вперёд. Тянет книзу, книзу, книзу, будто лёд на крыле. И уже не будоражит холодок у виска. И живёт, грустит, молчит вино в хрустале. Ожидая мой законный черёд. Мы приходим в этот мир головой, А уходим все ногами вперёд. Календарь давно кричит, а с крыши течёт. И живёт, грустит, молчит вино в хрустале, И водою вместо снега в окна сечёт. |
|
А на горке крест, десять верст видно – Мало таких мест. Обидно... Умирать страшно, а жить больно... В поле босиком – привольно. Умирать страшно, а жить сложно, Но если захотеть, говорят, можно. А на горке крест, десять верст видно – Мало таких мест. Обидно... Бела облака край зацепил сосны, А на улице май, и пока сносно. Отпускаю себя иногда на волю, Но уже никогда – босиком в поле. А на горке крест, десять верст видно – Мало таких мест. Обидно... Упадёт звезда – я за ней позже. Будут поезда, а в руках – вожжи, Будут колесить, ибо есть колеса, А мне бы доносить, да не прожить косо. А на горке крест – он нам и поможет, На ветру стоит и оттого – строже. А на горке крест, десять верст видно – Мало таких мест. Обидно... |
|
Я искал... Я так долго искал этот клад. И не рад, что нашёл, Было мне хорошо – понимаю теперь. Ну а ветер берёзки листал. Я устал, люди, как я устал! Белый день отлетал, Ну а ветер берёзки хлестал. Я устал, люди! Как я устал!.. Сердца стук в унисон. Ну какой же, спросите, резон: в унисон? Ну а ветер осинки листал. Я устал, люди, как я устал! Белый день отлетал, Ну а ветер осинки хлестал. Я устал, люди! Как я устал!.. И не смог повторить, Что ж теперь говорить – позабыл. Ну а ветер дубочки листал. Я устал, люди, как я устал! Белый день отлетал, Ну а ветер дубочки хлестал. Я устал, люди! Как я устал!.. И не рад, что нашёл, Было мне хорошо – понимаю теперь. Ну а ветер в лицо мне хлестал. Я устал, люди, как я устал! Белый день отлетал Дождь со снегом в лицо мне хлестал, Я устал, люди! Как я устал!.. |
| (Посвящается Татьяне Петровой) |
|
За номером семь – сразу восемь, За номером восемь – девять, За номером девять – десять, А дальше – уже зима. И хочешь ты, или не хочешь, Конечно, никто не спросит, Но ряд тупиковых вопросов Сводят тебя с ума. За странником – путник нищий, За путником – вечный странник, За ними – усталый прохожий, А дальше – дорога пуста. И хочешь ты, или не хочешь, Но ветер в канаве рыщет, И коршун добычу ищет, И нет ни души ни Креста. И хочешь ты, или не хочешь, Но ветер в канаве рыщет, И коршун добычу ищет, И нет ни души ни Креста. Пред криком младенца – вечность, За криком младенца – тоже, Какая, право, безпечность, Безпечность и простота. Но хочешь ты, или не хочешь, Ты выброшен в безконечность. Пора бы к тому привыкнуть, Здесь нет ни души ни Креста. И хочешь ты, или не хочешь, Ты выброшен в безконечность. Пора бы к тому привыкнуть, Здесь нет ни души ни Креста. За номером семь – сразу восемь, За номером восемь – девять, За номером девять – десять, А дальше – уже зима. Зима. |
|
И потеплел к теплу. Два пишем, три в уме, Но к своему стыду: И мне б по ней пройти, да всё боюсь, что упаду. И к песням охладел. Конечно, по грехам, Конечно, не спроста: И стал читать стихи я с чистого листа. И охладел к другим. Шагаю по судьбе Как будто бы в бреду: И чувствую – не надо бы, а всё таки иду. И потеплел к теплу. Два пишем, три в уме, Но к своему стыду: И мне б по ней пройти, да всё боюсь, что упаду. |
|
(Посвящается Галине Владимировне Пугачёвой)
| |
|
Не ищи меня в саду, не ищи меня в лугах: Я по тонкому по льду к полынье ползу, Я оставил рваный след в этих сахарных снегах; Все, что нажил, то и взял, на себе везу. Ничегошеньки не жаль, и не голодно. По груди, по брюху жар, спине – холодно Ничегошеньки не жаль, и не голодно. А метель, меня любя, кроет рваный след. Мне, похоже, не видать семицветные дуги, А увижу, так почту за предсмертный бред. Ничегошеньки не жаль, и не голодно. По груди, по брюху жар, спине – холодно, Ничегошеньки не жаль, и не голодно. Светлый ангел протрубил и от сна оттряс, Снова воздух за окном звонок, чист и невесом, И тропинку в Божий храм мне топтать не раз! Не ищи меня в саду, не ищи меня в лугах, Я по тонкому по льду не ползком, а на ногах. Я по тонкому по льду не ползком, а на ногах... |
|
Наверное, зря уходил я тропой незнакомой. Полыхала заря, раздавая надежды. Наверное, зря убегал я, мечтою влекомый, Забывая Царя и меняя одежды... Из толстых бревён я вязал свой плот. Шепнула мне кудрявая рябина: – Листву мороз побьёт, да станет слаще плод. Я ходил за моря, за морями искал края света. Наверное, зря пребывал я в тоске и печали, Забывая Царя и меняя монеты... Из толстых бревён я вязал свой плот. Шепнула мне кудрявая рябина: – Листву мороз побьёт, да станет слаще плод. Лишь на миг воспаря, падал в бездну на годы. Наверное, зря дорогое вино расплескал я, Забывая Царя ради лживой свободы. Из толстых бревён я вязал свой плот. Шепнула мне кудрявая рябина: – Листву мороз побьёт, да станет слаще плод. |
|
Наблюдаю закаты в России по самой серёдке, А серёдку у нас завсегда величали глубинкой. По тропинке гуляет монах, а в руках его чётки, Гуляет монах на фоне заката – картинка! Наблюдаю рассветы и, кажется, даже их слышу, А последняя песня не спета, нутром ощущаю. Колокольни свеча – она Божьего храма чуть выше, Ибо звон колокольный все таинства нам предвещает. Наблюдаю Россию, давненько её наблюдаю, А умом не пытаюсь понять, ибо хлопотно это. Не её покидают, а только она покидает, И сколько ж сынов её нынче гуляет по свету! Наблюдаю закаты в России по самой серёдке, А серёдку у нас завсегда величали глубинкой. По тропинке гуляет монах, а в руках его чётки: "Боже, милостив буди" – в устах, на ресницах – слезинки... |
|
Было что-то не так, как всегда, как обычно, Только что и почём, до сих пор не пойму: Солнце над горизонтом всходило привычно, Ну а мне показалось, что я погружаюсь во тьму. И всё смолкло, уснуло, ушло в никуда... Просто звёздочки нынче решили поплавать Не в бескрайней Вселенной, а в чаше ночного пруда. Я за ним побежал свою жизнь вспоминать, Вроде всё как всегда, только очень уж странно: Я бежал, я бежал во весь дух, не умея догнать. И всё смолкло, уснуло, ушло в никуда... Просто звёздочки нынче решили поплавать Не в бескрайней Вселенной, а в чаше ночного пруда. Борода до пупа и седины до плеч, Толстый посох в руке – в общем, странник обычный, Только не было сил догонять и хотелось прилечь. И всё смолкло, уснуло, ушло в никуда... Просто звёздочки нынче решили поплавать Не в бескрайней Вселенной, а в чаше ночного пруда. |
|
Ночью воспарил, парил, утром приземлюсь, Всё, что натворил-сорил, чисто вымету, Пред иконой дивной "Умиление" помолюсь, Отдохнул, глотнул, вздохнул – снова в суету. По Руси ходил, бродил, судил да рядил, И построил, и покрыл, к осени посадил Вишню, яблоню, малину, куст смородины – По весне зазеленел клочок моей родины. Дом мой на горе к заре, на моей земле. Даждь ему, Господь, мой Бог, во вся дни, А тебя прошу, молю, святый Ангеле, Ты его пока в века сохрани. С высоты прожитых лет, прошедших дней Не куплю себе билет, а пойду верней По тропинке, полем напрямик, через буерак – Старики учили внуков, будто бы ловчее так... Ночью воспарил, парил, утром приземлюсь, Все, что натворил-сорил, чисто вымету... |
|
Версий и мнений много, Хоть сказано и не раз: "Когда забываем Бога – И Господь оставляет нас!" Всё просто, и это страшно, Когда разбредается рать, Уставшая в рукопашной За жёлтый металл умирать... Но мы всё равно водили В атаку своих коней, И, бо́сые, мы ходили Тропой раскалённых камней. А мёртвые не восстанут – Им в Вечности почивать. Ну когда только люди устанут За жёлтый металл убивать? Проторенная дорога, Дорога в один конец, Версий и мнений много, Да только один венец: По Сеньке крои́тся шапка, На ком-то она сгорит; Всё очень и очень шатко, Где жёлтый металл царит. Не сделаю дальше шагу И вверх покажу перстом. Терпит только бумага, Да и то есть сомнение в том. А версий и мнений много, Хоть пройдено и не раз: Когда забываем Бога – И Господь оставляет нас! |
|
Настало время, и приходят лжепророки По наши души по кривой тропе. Мы в одиночестве совсем не одиноки – Мы одиноки в серой, но родной толпе. Мы в одиночестве совсем не одиноки, Мы одиноки в серой, но родной толпе! Настало время, и толкуются писанья: Кому как хочется трактуются слова. Лишь только в сердце, в сердце угасанье, И, как огонь в печи, пылает голова. Лишь только в сердце, в сердце угасанье, И, как огонь в печи, пылает голова. Настало время, и ничто не свято, Ничто не слишком, знаем, что почём. Никто себя не почитает виноватым – Мы ходим, бродим, вроде ни при чём. Никто себя не почитает виноватым – Мы ходим, бродим, вроде ни при чём. Настанет время – а оно не за горами – И грянет гром, и всё окажется иным. И счастье тем, кто будет больно ранен, И горе тем, кто скажется больным! И счастье тем, кто будет больно ранен, И горе тем, кто скажется больным... |
|
Всё вроде хорошо, всё к лучшему, поверь, И вера есть в глубинах естества. Мы верим в череду находок и потерь – Да только вера та без дел мертва! Всё вроде хорошо, всё к лучшему идёт: И вера есть в душе у большинства, И горы сдвинутся, и время подождёт – Да только вера та без дел мертва! Всё вроде ничего, бывало посложней: И живы ниточки духовного родства, И вера есть, и нет её важней – Да только вера та без дел мертва! Я очень часто задаю себе вопрос, Но на вопрос в ответ одни слова: "Я с верою родился и возрос – Да только вера та без дел мертва!" |
|
Две страницы листа одного, На обеих слова и слова, Этих слов не ново рождество, И погибель их – нет, не нова. Созерцая огня красоту И тепло ощущая извне, Преклоняю колено кресту, Победившему в страшной войне. Наша жизнь, как вода в ручейке, А под горку быстрей его бег. Ручеёк устремился к реке, Чтобы в ней раствориться навек. Созерцая огня красоту И тепло ощущая извне, Преклоняю колено кресту, Победившему в страшной войне. Наша жизнь – слишком тонкая нить, Но душа не устанет вмещать: Нам надеяться, верить, любить И учиться – учиться прощать... Созерцая огня красоту И тепло ощущая извне, Преклоняю колено кресту, Победившему в страшной войне. |
|
Хочешь, я тебе спою Криком в штыковом бою прозу – Жизнь короткую свою? Не подумай, что встаю в позу! С ветерком, да на лихих, Не замаливать грехи возят – Нет у русских слов сухих, С детства слышу я стихи в прозе – В прозе жизни и тех, кто пел, Говорил или хрипел, как умеет, Потому что сильным был, Потому что всех любил, не жалея. Не испачкавшись во лжи, Очень трудно жизнь прожить, понимаю. И поэтому с волненьем Перед ними я колени преклоняю. Сон, и явь, и быль, и небыль, Разлился огонь в полнеба: Посмотри скорей, как звёзды падают. И один среди немногих Вижу я, как у дороги Кони красные копытами бьют, Кони красные копытами бьют. Хочешь, я тебе скажу Всё, о чём те кони ржут игриво, Всё, о чём они молчат, Когда грустный прячут взгляд в гривах? Только фальшью бьёт по слуху, Будто кто-то прямо в ухо дышит. Не старайся, помолчи, Против ветра не кричи – не услышат. Сон, и явь, и быль, и небыль, Разлился огонь в полнеба: Посмотри скорей, как звёзды падают. И один среди немногих Вижу я, как у дороги Кони красные копытами бьют, Кони красные копытами бьют. |
| (На смерть А.С.Пушкина) |
|
Зелёная карета, коней гнедая масть, Заря багровым светом на землю пролилась. Туманы по оврагам, а лес ещё во мгле – Рассвет неспешным шагом ступает по земле. Ещё одна карета пронзает тишину, Неосторожно где-то вдруг тронули струну, Росинка на ладони, впитавшая рассвет, Кареты, люди, кони – всё суета сует... Отсчитал секундант ровно тридцать шагов, Девять граммов в стволе, пусть не дрогнет рука. Будет горе друзей, будет радость врагов, Будут дни и недели, года и века. К барьеру, дуэлянты, в кровавый свет зари! И голос секунданта отсчитывает: "Три!" И пуля на излёте в высокий лоб впилась, И на звенящей ноте струна оборвалась. Ровно тридцать шагов, двадцать метров земли, Двадцать метров травы и тумана. И врезаются клином в рассвет журавли, И торопятся в дальние страны. |
|
Замостилась река перволёдком, Берега протянули друг другу ладони. До весны – в руке рука. До весны, до паводка Месяц в чёрной воде не потонет. Здесь крутой поворот, Здесь быстрее несёт, Промывает полыньи на беду. На любой вопрос – ответ, Что никаких гарантий нет На дороге по тонкому льду, На дороге по тонкому льду. До коварной полыньи есть следы, но только чьи? И почему же след назад не ведёт? До весны хранит река. До весны, до паводка Ничего на воде не всплывёт. Здесь крутой поворот, Здесь быстрее несёт, Промывает полыньи на беду. На любой вопрос – ответ, Что никаких гарантий нет На дороге по тонкому льду, На дороге по тонкому льду. Ледяная вода – для кого-то беда, А для кого-то – желанный покров. А реке всё равно, что там упало на дно, В полынью между двух берегов. Здесь крутой поворот, Здесь быстрее несёт, Промывает полыньи на беду. На любой вопрос – ответ, Что никаких гарантий нет На дороге по тонкому льду, На дороге по тонкому льду. |
|
Я бывал в королевстве кривых зеркал: Переулки, дома, островерхие крыши, Одинокий скрипач из души извлекал Звуки дивные, только никто их не слышал. И беззвучно сверчок верещал у печи, И беззвучно мурашки от шеи к спине, И отдельно жила тень огня и свечи. И отдельно жила тень огня и свечи... Я по ним уходил, как всегда, в никуда, Уходил и никак возвратиться не мог, Потому что нигде не оставил следа. И беззвучно сверчок верещал у печи, И беззвучно мурашки от шеи к спине, И отдельно жила тень огня и свечи. И отдельно жила тень огня и свечи... Ожидая сезон проливных дождей. Станет проще прощать мне своих врагов, Станет легче любить, понимая людей. И беззвучно сверчок верещал у печи, И беззвучно мурашки от шеи к спине, И отдельно жила тень огня и свечи. И отдельно жила тень огня и свечи... |
|
– Отчего стала белой трава? -- От росы. – Ну а как же идти? -- Я так думаю, лучше босым. – Отчего так легко, так ясна голова у меня? -- Оттого, что ты видишь рождение нового дня; Оттого, что тюльпан распускает свои лепестки; Оттого, что весна и дурманящий запах садов; Оттого, что без сна эта ночь среди моря цветов. -- Потому что как дым без огня – те прошедшие дни. – Почему жизнь стучится в окно монотонным дождём? Почему нету лёгкости в бешеном сердце моём? Как лицо у актёра от грима и долгой игры. И всего только шаг – ты, конечно, меня извини – От борьбы без надежд на успех до мышиной возни. -- От росы. – Ну а как же идти?.. -- Я так думаю, лучше босым... |
|
Откуда что пришло? Куда что подевалось? Иль время подвело, иль силы не осталось? А может, это быт, который эту силу Сосёт и говорит: "Ты постарел, мой милый!" И это верно, Но это скверно! Смеёшься – я рыдаю, Но дождика напьюсь И, может быть, оттаю. Я лишь прошу учесть, что боль – она тупая... И тупостью своей поранить обещает, Но я не верю ей, и я её прощаю. И это скверно, Но это верно! Смеёшься – я рыдаю, Но дождика напьюсь И, может быть, оттаю. Как белогривый конь летит в прохладе ночи. А если это так и если это верно – Навстречу сделать шаг нам всем совсем не скверно. Смеёшься – я рыдаю, Но дождика напьюсь И, может быть, оттаю. Иль время подвело, иль силы не осталось? А, может, это быт, который эту силу Сосёт и говорит: "Ты постарел, мой милый!" И это верно, Но это скверно!.. |
|
На погостах и сельских скорбел, и столичных И в могилы гробы опускал аккуратно, без стука, А единственный крест, что вкопал самолично, Будто кованый гвоздь, приковал мою руку. А единственный крест, что вкопал самолично, Будто кованый гвоздь, приковал мою руку... И сидел я, тупея от горя и плача, – Полнота оказалась настолько пуста. Только так в этой жизни – никак не иначе – И уйти не уйдёшь, и не вынуть креста. Только так в этой жизни – никак не иначе – И уйти не уйдёшь, и не вынуть креста... Каждый миг, каждый крик, каждый взгляд безвозвратный, Всё, что строилось, – предполагалось на слом... А молитва – она документ аккуратный, И его не датировать поздним числом. А молитва – она документ аккуратный, И его не датировать поздним числом... Я винить никого не хочу, а судить и тем паче. Дай мне, Боже, чтоб скорбь моя стала чиста! Только так в этой жизни – никак не иначе – И уйти не уйдёшь, и не вынуть креста. Только так в этой жизни – никак не иначе – И уйти не уйдёшь, и не вынуть креста... |
|
Я за жизнь короткую свою Исписал бумаги вороха. Часть полсотую, дай Бог, пою – Остальное получается труха. Я за жизнь короткую свою Всю Россию – вдоль и поперёк, Часть полсотую о ней пою – Остальное получается в упрёк. Я за жизнь короткую свою Много славных повидал людей, Часть полсотую о них пою – Остальные остаются не у дел. Я за жизнь короткую свою Слишком много повидал греха, Часть полсотую о нём пою – Остальная речь моя суха. Я за жизнь короткую свою Очень много повидал любви, Часть десятую о ней пою, Остальное – мелом на крови. |
|
Молодость, туры вальса, Вздохи одновременно, Далее – кольца на пальцах, И станет уже неизменно: Они вместе пойдут по жизни, Не прибавляя шага, Справа у кавалера – дама, А слева у кавалера – шпага. Справа у кавалера – дама. А слева у кавалера – шпага. Служба Царю и Отчизне, И Господу одновременно – Главное дело жизни, И станет оно неизменно: Они гордо пойдут строем, Не прибавляя шага, Правая у кавалеров – под козырь, А слева у кавалеров – шпага. Правая у кавалеров – под козырь. А слева у кавалеров – шпага. Ну а если на подвиг ратный – Так за доблестью всенепременно С парада: Ура! (троекратно), И станет уже неизменно: Они крупной пойдут рысью, Не убавляя шага, В левой у кавалеров – поводья, А в правой у кавалеров – шпага. В левой у кавалеров – поводья. А в правой у кавалеров – шпага. Доведётся живыми вернуться – Буди Небо благословенно! Сыновья в ордена уткнутся, А жена так всплакнёт непременно. Они дальше пойдут по жизни, Не прибавляя шага, С правой у кавалера – дама, А с левой – кресты и шпага. С правой у кавалера – дама. А с левой – кресты и шпага. |
|
Горит свеча – её не гасят ветры. Над ямой Ганиной поклонный крест, как перст. А над могилою на семь квадратных метров – Семь литургий на семь квадратных верст. Всё было сделано, все были наготове, И ждал палач, когда махнут рукой. За каплю каждую святой пролитой Царской крови Народ поплыл кровавою рекой. Могилы братские, надгробия и плиты, И пьяный дым, как духота перед грозой. За каплю каждую слезы, Наследником пролитой, До дня сего мы умываемся слезой. Проснись, душа! И с головою непокрытой Вернитесь, странники, к родимым берегам. За каплю каждую Святыя Чаши недопитой Мы платим золотом своим врагам. Горит свеча – её не гасят ветры. Над ямой Ганиной поклонный крест, как перст. А над могилою на семь квадратных метров – Семь литургий на семь квадратных верст. |
|
На крест святой две голубицы прилетели. Крестясь, народ тянулся к памятным местам. А в Божьем храме Херувимскую запели, И я всё понял – всё, что было Там: Там бесы, как положено, бесились, Шептали в уши всем: "Сожгите их дотла". А Херувимской звуки в небо уносились, А в бездну шахты глухо падали тела. И Херувимская иначе понималась, Но было слышно только лишь окрест И ту, кто с песней на Голгофу поднималась, И ту, кто вторила, неся за нею крест. Зря бесы в ужасе и бешенстве бесились, Прошло три дня, а обернулось тридцать лет. А Херувимской звуки в небо уносились, Двух певчих ангелы несли за ними вслед. На крест святой две голубицы прилетели. Крестясь, народ тянулся к памятным местам... |
|
Я в походы зря ходил, мать, И не тем царям служил, мать, Полегла в боях моя рать, По ночам стал сам себе врать. – А ты пей настой, сыночек, пей, Руки битые в росе умой, А на голову полей елей – Богородичной слезы елей... – Я неплохо воевал, мать, Я о смерти забывал, мать, Пообвык людей в боях рвать И тому же обучал рать. – Да ты пей настой, сыночек, пей, Руки битые в росе умой, А на голову полей елей – Богородичной слезы елей... – Так за веру, говоришь? – Нет! – Чувство меры потерял, стыд, А ведь мне не полных тридцать лет, Да и этими уже сыт. – А ты неси свой крест, солдат, неси До тех пор, пока достанет сил: Он давно уже растёт в лесу, А уронишь – за тобою понесут! Да ты пей настой, сыночек, пей, Руки битые в росе умой, А на голову полей елей – Богородичной слезы елей... |
|
Сотворил ли добро, угодив под ребро, свинец? Мы забыли, что мы – народ, среди страхов и бед! Либо крепко возьмёмся за руки, либо конец. Всё серьёзно на этот раз – середины нет! Всё серьёзно на этот раз, ибо время ушло. Кто сумел убедить нас, что семьдесят лет – не крюк? Было в нашей огромной лодке одно весло, Да его рулевой упустил из державных рук... И его рулевой упустил, а весло унесло. Но народ рулевого простил: виновата река!.. Только нас после этого несколько лет рвало Русской кровью святою, разбавленной лишь слегка. Русской кровью святою, что в жилах моих течёт, Я поставил вопрос. Получу ли ответ наконец? Или всё, что случилось, ушло и уже не в счёт? Так сотворил ли добро, угодив под ребро, свинец? Сотворил ли добро разорвавший нутро металл? Да, мы забыли, что мы – народ, среди страхов и бед. Что ещё нам готовят к поднятию на пьедестал? Всё серьёзно на этот раз – середины нет! |
|
Этот мир не без добрых людей, не без верных друзей. Нет кривых, нет прямых, нет иных в этом мире стезей. Если плохо, к примеру, то это совсем не беда – Лишь Господь разберёт, что почём, что туда, что сюда. Заболеть, умереть или свечкой сгореть... Кто сумел остудить, тот сумеет согреть. А себя обмануть не составит труда – Лишь Господь разберёт, что почём, что туда, что сюда. Нет любви в этом мире и нет нелюбви, Но зато есть могила и Храм на Крови, Память, скорбь, покаянное чувство стыда – Лишь Господь разберёт, что почём, что туда, что сюда. Очень разные мы. Всё равно день за днём К этим узким вратам крестным ходом идём. Было, есть и во веки веков! И так будет всегда – Лишь Господь разберёт, что почём, что туда, что сюда. |